Все дела

Знаете ли вы, что такое "случка"?

Случка – это, когда тебя лишают права выбора. А в придачу лишают еще и девственности, нисколько не озаботившись вопросом: хочешь ли ты этого, или нет.

И только у собак при этом идет речь о щенках, породе и родословной. Сапиенсов лишают девственности только затем, чтобы не выделялись. Не портили, так сказать, общей картины. А заодно не смущали фактом своего существования мироощущения тех, кто давно уже этой самой девственности лишился.

На курсе было два девственника. Т.е. две персоны, которые за два с лишним года учебы в пятимиллионном Киеве, так и не попали ни на одну из регулярно происходивших за стенами училища случек.

Самый смак случки как раз состоял и состоит в том, чтобы именно девственники лишали друг друга этой самой злополучной девственности.

А, поскольку речь идет о военном училище, то девственниц, как и следовало бы в этом случае полагать, на курсе не было.

Но коллектив решил, что пора.

И девственниц нашли на стороне.

Был назначен день. Оговорено время. Определено место. Распределены обязанности. Закуплено шампанское. Были детально отработаны вопросы взаимодействия с озабоченными теми же вопросами дамами из КТИЛП (Киевского технологического института легкого пове… (пардон, - легкой промышленности)).

О насилии над девственниками не шло и речи. Обе стороны исходили из того, что изнасилование – это когда в сексе одной из сторон плохо. А поскольку все делалось по обоюдному согласию, то вспоминать о таких насквозь романтичных дамах, как "Мораль" и "Любовь", в рассматриваемой ситуации никто даже и не пытался.

Время "Ч" наступило, как ему и положено, не столько внезапно, сколько неотвратимо.

Курсанты наскоро заскочили в расположенный недалеко от училища ботанический сад, и, используя чудесный инструмент радиолюбителя под дивным названием "бокорезы", в темпе нарезали три огромных охапки чайных роз.

– Не бывает любви с первого взгляда, бывает любовь с первого раза, - утешали сокурсники трясущихся в трамвае главных героев.

Обоих девственников, по странной прихоти судьбы бывших еще и тезками, везли на Березняки. В дальнейшем, по ходу повествования, чтобы не путаться, будем одного из тезок называть по привычной среди его товарищей кличке, - "Крюк". Второй клички не имел, поэтому мы его так и обозначим, - "Второй".

Березняки, между прочим, один из самых красивых районов Киева. Поэтому начало приключений Крюку и Второму понравилось.

Здесь мы сделаем небольшое отступление и коротко опишем наших героев, а также их личные и не очень личные обстоятельства.

Итак знакомимся: Крюк и Второй.

Два третьекурсника двадцати лет от роду. До фанатизма увлеченные практической стороной радиолюбительского творчества курсанты радиофакультета.

Крюк и Второй были друзьями.

Крюк был худощавым невысоким парнем, с тонкими, но жилистыми ногами и худющим торсом. Отсутствие видимого пресса и некоторая арбузообразность живота наводили на мысли о перенесенном в детстве рахите. Высокие залысины, крючковатый нос, желтоватое лицо с мелкими морщинками у живых подвижных глаз не позволяли угадать истинный возраст Крюка. На взгляд ему с одинаковым успехом можно было дать и двадцать, и тридцать, и сорок лет.

Крюка воспитывала мать-одиночка.

Отца у него не было. Был, правда, когда-то, на границе его осмысленных воспоминаний, некий несимпатичный субъект. Появлялся он редко, изрядно шлейфил перегаром, и распускал руки. Мать потом тихо плакала на кухне, и еще долго прятала от любопытных взглядов многочисленные синяки.

Отца Крюк ненавидел. Настолько, что по выпуску из училища взял фамилию матери.

Работала его мать в школе, уборщицей, получала мало, и умница-сын был ее единственной надеждой и отдушиной. С поведением у умницы было не очень, но, как казалось матери, таланты сына с лихвой перевешивали его разгильдяйство.

Справедливости ради стоит заметить, что так оно и было в действительности.

Крюк сам, без всякого блата, поступил в престижное военное инженерное училище. Не столько из-за романтических позывов, вполне нормальных в те времена, сколько из-за того, чтобы получить высшее образование, не сидя при этом у матери на шее.

Товарищи его уважали и любили. Командиры регулярно наказывали за разгильдяйство, но как-то без злобы. Скорее по необходимости.

Правда, за первые полтора года учебы Крюк получил взысканий больше, чем весь его курс вместе взятый. Но это ничего не меняло, и, когда он всерьез взялся за учебу, все даже не усомнились, что так и будет до самого выпуска. И были правы.

Переводов от матери Крюк никогда не получал. Он врал ей, что получаемых курсантами денег на все хватает. Тем более, что в училище и кормят, и одевают, и даже нижнее и постельное белье стирают в банно-прачечном комбинате.

Тот факт, что курсантам первого курса платили немногим больше семи рублей, второму – одиннадцать, а остальным трем – пятнадцать, - для матери Крюка оставался за кадром.

Издержками такой линии поведения было то, что Крюк, не имевший возможности приобретать себе "цивильное" нижнее белье, шиковал в казенном.

А казенное белье военные интенданты закупали самое дешевое и на самый большой размер. Чтобы на любого налезло. Практически никто из курсантов казенное нижнее белье не носил.

С одной стороны брезговали, с другой – новенькие "семейники" военного образца нещадно пачкали чресла в густой чернильный цвет.

В означенный день на низкорослом Крюке были надеты синие линялые трусы пятьдесят шестого размера, такая же гигантская майка. Длиннющие шерстяные гетры со слабыми резинками завершали скрытую от всеобщего обозрения интимную часть его гардероба.

Второй девственник был из обычной семьи. С мамой и папой.

Но причины поступления в училище у него были с Крюком схожими. Он также категорически не хотел сидеть на шее у родителей. Что и проделал, сбежав в училище из политехнического института одной из советских восточных республик.

Он также, как и Крюк, врал родителям, что получаемых в училище денег ему на все хватает. Правда, при этом он еще привирал, что, как круглый отличник, получает повышенную стипендию. Как в некогда покинутом институте – сорок шесть рублей.

На Втором цивильное нижнее белье наличествовало.

До Березняков трамвай доехал довольно быстро.

Место предстоящих "боевых действий" находилось на четвертом этаже за тяжелой, оббитой дерматином дверью.

Процедура встречи, вручения цветов, суматошного снятия обуви вперемешку с целованием подставленных щечек и ручек для взволнованных девственников осталась как-то за кадром. Им было настолько не по себе, что впопыхах они даже не смогли запомнить имена ни одной из встречавших их дам.

Чуть позже выяснилось, что предназначенная Второму дама на "случку" не явилась.

Собравшийся народ сделал вялую попытку "случить" Второго с хозяйкой квартиры. Было озвучено, что Второй прекрасно рисует карандашом и акварелью портреты, пишет на заказ стихи, стрижет (все мужское общество продемонстрировало стриженные затылки), и вообще являет собой образец спортсмена и отличника всяческих подготовок в одном флаконе.

Стрижкой хозяйка заинтересовалась. Попросила слегка подрезать ей волосы и завить на термобигуди.

- Я так долго готовила стол, что о себе совсем забыла, - кокетливо заметила она Второму.

Второй проникся, вытребовал необходимый инструмент, затем подрезал и завил.

Дама в качестве клиента попала ему в руки впервые. Действовал он на автопилоте, но навык стричь по семьдесят человек за вечер определенно сработал, и результаты его трудов обе стороны оценили вполне положительно.

Затем Второй добрался до книжного шкафа, упал с томиком Шекли в руках в кресло под торшером, и как-то выпал из общей суеты.

Крюка и предназначенную ему девственницу посадили за стол рядышком.

Покрытая крупными прыщами девица, с центнер весом, смущалась, краснела и довольно мило строила Крюку глазки.

Крюк испуганно косился в ее сторону, и, как заведенный, пил водку. Почти не закусывая.

Девица старалась не отставать.

Минут сорок спустя Крюк смотрел на нее пьяными влюбленными глазами, и уже в пятый раз игриво шептал на ушко одну и ту же фразу:

- Пррр-р-ашуу пардона, а-акх-ааак Вас зовут?

В ответ девица игриво хихикала.

Целовавшимся за шторами и танцевавшим "прижимные" танцы парочкам вскоре надоело взирать на это безобразие. Крюка и захмелевшую девицу дружно подняли с насиженных мест и, многоголосно, игриво, но невразумительно, инструктируя, - выставили в родительскую спальню.

Несколько человек, как бы ненароком, остались у двери.

- Ну как? – пару минут спустя спросили их из комнаты.

- Порядок! – бодро ответили они, и разбрелись по облюбованным местам.

Спустя полчаса дверь в спальню отворилась.

На пороге стоял Крюк.

Лицо у него было бледное. Лоб в испарине. Впалая грудь часто вздымалась, с сипом выдавливая воздух через оскаленные зубы. Зрачки выпученных глаз заморожено застыли.

Крюка била крупная дрожь.

Огромные линялые фиолетовые трусы своим нижним краем почти закрывали подрагивающие костистые колени. Вылинявшая майка пятьдесят последнего размера была Крюку настолько велика, что ее нижние края местами выглядывали из трусов. Вырезы на груди и по бокам почти не скрывали тщедушный торс.

В правой руке у Крюка была крепко зажата самая обыкновенная бритва от безопасного бритвенного станка. Кисти его обеих рук и правая сторона лица были густо измазаны кровью.

Ее было так много, что крупные капли продолжали лениво стекать с пальцев горе-любовника.

Крюк, путаясь в сползших до самых щиколоток шерстяных гетрах, сделал два шага вперед. Раздраженно взбрыкнул правой, а затем и левой ногой. Волочившиеся позади гетры от резкого движения вылетели вперед. Надломившись в пятке, они упали на лежавший на полу ковер. Их горловины все ещё были надеты на ступни Крюка, и, казалось, что он обут в громадные башмаки Чарли Чаплина, которые по непонятной причине сдулись как проколотый воздушный шарик.

- Короче так…, – сказал Крюк отстраненно, – Я ей все дела порезал!

Все находившиеся в зале в ужасе застыли.

Крюк, мелко переступая, двинулся в сторону стоявшего у двери свободного кресла. Неловко, стараясь не запачкать его кровью, присел на самый краешек. Примостил локти на подлокотник, а испачканные кисти рук, скрестив, свесил наружу. Пальцы правой руки разжались, и бритвочка, порхая, как красная бабочка, упала на лакированный паркетный пол.

- Ничего себе на случку сходили… , – заторможено подумал Второй, – Теперь и из училища и из партии попрут. Съездил, называется за высшим образованием. В Киев. И Крюк хорош. Вот отмочил! Сколько раньше не пил, а маньячить его вроде не тянуло. Теперь хорошо, если на всех разом не повесят зверское убийство, совершенное группой лиц по предварительному сговору…

Он обвел взглядом всю, пребывавшую в устойчивом ступоре, компанию.

- Пожалуй, надо все, … что еще можно, … начинать разгребать, – пришло ему в голову, – Пока девицы не устроили истерику с царапаньем лиц и визгами на весь дом. Пока еще никто не зациклился на собственном, вполне возможно, крайне невыгодном для всех присутствующих, видении ситуации.

- Всем молчать! – внезапно рявкнул он, – Без моего разрешения никому со своих мест не сходить!

Затем отбросил книгу, рывком выскочил из кресла, и буквально вихрем влетел в спальню.

На широкой двуспальной кровати ничком лежала обнаженная рыхлая девица.

Вся ее спина и филейная часть были густо залиты кровью. На спине, причудливо переплетясь, лежали, истерзанные бритовкой и пропитанные красным, лиф и огромные трусики из плотной ткани.

Судя по всему, пьяный Крюк никак не мог снять их с заснувшей дамы, и, по пьяному делу, не нашел ничего лучше, чем просто срезать первым подвернувшимся под руку острым предметом.

- Хана! – отметил про себя Второй, - А, впрочем, он мог ее до смерти и не зарезать … Вон она какая толстая да упитанная… Через такой "слой утеплителя" до жизненно важных органов бритвочкой так просто не доскребешься.

- Горячей воды сюда! И чистое полотенце! – крикнул он оставшимся в зале.

Там разом зашевелились, забегали.

Скоро бледная хозяйка квартиры, с полотенцем на плече, внесла в спальню оранжевый таз с горячей водой.

- Я туда немного марганцовки бросила, - почему-то виновато сказала она.

Второй быстро намочил полотенце, отжал его и подошел к неподвижной толстухе.

Ему еще никогда не приходилось прикасаться к обнаженной девушке. Тем более заниматься врачеванием лиц противоположенного пола. Хотя изрядный опыт перевязки мужских царапин, рассеченных бровей, пробитых голов и сломанных конечностей у него имелся.

Вида крови Второй не боялся.

Он склонился над толстухой. Убрал с ее спины изрезанные лиф и трусики. Мягкими промакающими движениями мокрого полотенца стер следы крови с ее лопаток. Порезов не было.

Второй сполоснул полотенце, и, уже не церемонясь, оттер широкий зад толстухи.

С тем же результатом.

Затем он переместился к вмятой в подушку голове пьяной девушки. Наклонился и прислушался.

Толстуха безмятежно спала. Мало того, она даже слегка похрапывала.

Склонившаяся рядом хозяйка квартиры подняла на Второго испуганные глаза.

- Она что, живая? – спросила она, – А кровь тогда откуда?

- От верблюда, - невпопад ответил второй, и бросился в зал, по ходу расталкивая столпившихся в дверях курсантов и их подруг.

Сидящий на кресле Крюк был уже совсем плох.

С его нещадно изрезанных острой бритовкой рук на паркет натекла полуметровая в поперечнике лужа крови.

Упавшая ранее бритва почему-то плавала на ее поверхности.

На следующий день, с утра, Крюк щеголял в парадке и в свежих бинтах.

Каждый палец на его обеих руках был перевязан. Бинтов медсестры не пожалели, и, наверное поэтому, пострадалец был в центре внимания.

- Как девственность, Крюк? – спрашивали его, – Без наркоза не дался?

- С зубами, попалась, родимая?…

- Крови много было?…

15.12.2003