Баба Поля (Бдительность и Халява)

Бабе Поле за восемьдесят.

Когда-то она была молоденькой шустрой девушкой, волею судеб попавшей на фронт Великой Отечественной. Сейчас это маленькая сварливая старушенция, подвизающаяся на Кафедре военных систем космической связи в качестве бессменного дежурного при телефонах.

Всю войну она провоевала при Политическом отделе. Злые языки говорили, что в те, уже далекие времена, её очень любил некий Начальник Политотдела.

Статус "походно-полевой жены" (ППЖ) для молоденькой фронтовички так и не трансформировался в статус жены обычной, но в Партучет при Политотделе одной из военных академий сановитый полюбовник Полю пристроил.

Полюбовники менялись, но в витязи своего сердца Поля всегда выбирала только политработников.

Где-то, на каком-то этапе жизни, у Поли образовался сын.

Сын вырос и стал алкоголиком, а Поля состарилась, и стала просто бабой Полей.

Когда начальники перестали Полю любить, то им, естественно, захотелось от неё трудовых свершений. Но работать много и на износ она не умела. Поэтому стала добирать в глазах политического начальства тихим стуком на своих сослуживцев. Благо замполиты это дело всячески поощряли.

Очень скоро все узнали о Полином "хобби". И, если кто и ронял при ней неосторожное слово, то только затем, чтобы довести до ушей "инженеров человеческих душ" очередную дезу, а потом тихо порадоваться мышиному метельшению "политребят" по её поводу.

Потом Поля вышла на пенсию. Политотделы упразднили, а, поскольку, по нашему законодательству, ветерана войны можно уволить из государственного учреждения только по его собственному желанию, либо в случае смерти, то Полину Андреевну пристроили на одну из кафедр.

Формально дежурства по кафедре в академии распределялись между адъюнктами и офицерами лаборатории обеспечения учебного процесса. Но "космонавтам" повезло: за пультом, напротив входа на кафедру, на посту у городского телефона, неизменно восседала баба Поля.

По выработавшейся привычке, дважды в день она заносила начальнику кафедры исписанный аккуратным бисерным почерком листок. Первый раз – утром, со списком опоздавших на службу офицеров. Второй – вечером, со списком говоривших по городскому телефону по неслужебным вопросам и кратким конспектом их разговоров.

Начальник неизменно благодарил бабу Полю за бдительность, а затем, дождавшись, когда она покинет кабинет, не читая рвал полученный листок и отправлял его в мусорную корзину. Он понимал, что кадры старой закалки уже не переделаешь…

С возрастом "бдительность" и "халява" стали двумя самыми сильными страстями Полины Андреевны. Нисколько не смущаясь нелогичностью своего поведения, она могла вечером влезть с поздравлениями к отмечавшим очередной диссертационный этап адъюнктам, выклянчить у них рюмку коньяка и апельсин, а наутро положить на стол начальника кафедры рапортичку об учиненном распитии с перечнем участников, употребленного горячительного, характером закуски и списком произнесенных тостов.

Начальнику бывало особенно весело, когда накануне вечером он сам присутствовал на таком мероприятии, а наутро получал подробный письменный отчет об этом событии со своей фамилией в числе прочих "нарушителей".

Бдительность

В кабинете начальника стоял единственный на всю кафедру телефон закрытой дальней связи. Пользовался этим телефоном не только начальник, но и все преподаватели. Естественно, испросив соответствующее разрешение у начальника.

Никто не любит быть обязанным. Поэтому офицеры кафедры старались пореже обременять начальника такими просьбами. Но тогда, когда возникала необходимость переговорить с отпрыском, продолжающим династию в одном из дальних гарнизонов, или со старым сослуживцем, – деваться было некуда.

По возможности, все предпочитали звонить в отсутствие начальника. Кабинет его практически никогда не закрывался, остальное было делом техники и личной расторопности.

Петру Ивановичу, плотному коренастому полковнику, единственному из преподавателей, имевшему на насквозь технической кафедре ученую степень "кандидата военных наук", позарез надо было позвонить.

Он, не решаясь войти, крутился возле кабинета начальника.

Ему никак не удавалось определить через приоткрытые двери кабинета и мелкого тамбура – на месте ли начальник кафедры. В открывавшийся просвет был виден краешек рабочего стола, а вот есть ли за этим столом сам начальник, - было не понятно.

Стучать в дверь пустого кабинета было бы глупо, а войти, не постучав, – опасно. Вот и нарезал Петр Иванович бесшумные суетливые круги, отклячив упитанный зад, вытягивая шею и тараща глаза.

Полина Андреевна телодвижения Петра Ивановича взяла на заметку моментально. С минуту она заинтересованно выжидала: чем же дело кончится…

Но не выдержала.

- Петр Иванович! – вкрадчивым голосом тюремной надзирательницы окликнула она полковника, – А Анатолия Юрьевича нет!

- А он мне и не нужен! – буркнул в ответ недовольный её назойливостью Петр Иванович.

Оскорбленная в лучших чувствах Полина Андреевна упрямо поджала губы. Сверкнула глазами. И, после непродолжительной паузы, нашлась.

- А я, между прочим, и не к Вам обращалась!

Шокированный полковник оторопело огляделся. Других Петров Ивановичей в пределах прямой видимости не наблюдалось…

В коридоре вообще не было никого, кроме него и Полины Андреевны.

- Вот же старая карга! – подумал Петр Иванович, но связываться не стал.

Он открыл дверь кабинета, зашел и заказал разговор с Украиной.

Разговаривая со старым сослуживцем, Петр Иванович все ещё кипел от негодования. Поэтому ничего путного из состоявшегося общения, кроме истории о том, как его достала выжившая из ума старуха, у него не получилось...

Халява

В конце 94-го года, вместо продовольственных денег, окончательно обнищавшим офицерам стали выдавать продпаек. Перечень входящих в него продуктов был строго нормирован, и ценовая чехарда за забором академии поначалу к изъятиям в перечне продуктов пайка не приводила. Естественно, что желающих отказаться от пайка в пользу его напрочь обесценившегося денежного эквивалента не находилось.

Во всей этой истории было только одно "НО".

В составе пайка, помимо целого списка других продуктов, наличествовали три непопулярных крупы: пшено, перловка и горох.

Пару месяцев эти кулинарные изгои копились в уголочке на подоконнике адъюнтской, скрытые от начальственного ока плотной шторой. Потом пузатые полиэтиленовые кулечки попались на глаза Полине Андреевне. И она заинтересовалась...

Выяснив, что находящаяся в них крупа никому не нужна, Полина Андреевна впала в ажиотацию. Плотоядно косясь в сторону подоконника, она плаксиво объяснила адъюнктам, что её сын-инвалид нигде не работает. А на жалкую ветеранскую пенсию сводить концы с концами никак не получается.

Адъюнкты, естественно, отдали Полине Андреевне злополучные крупы. И незамедлительно были наказаны подробнейшим рассказом о том, как она теперь будет хорошо питаться, и, наконец-то, снова станет нравится мужчинам.

Поймав недоумение на лицах молодых офицеров, Полина Андреевна, безмятежно, с детской непосредственностью пояснила:

- Это у меня лицо старое... А тело ещё молодое... И на ласку отзывчивое...

- Упаси Господь столько выпить! – заметил майор Колька Кокорин, дождавшись когда за Полиной Андреевной закроется дверь.

- Да, уж! Мы, пожалуй ни столько, ни такое не пьём! – поддрежали остальные.

Промолчал только один из адъюнктов. Так уж получилось, что в свое время у него были в подчинении ветераны. И он знал, что со всеми ветеранскими набавками, с двойной (по закону) оплатой труда работающих ветеранов войны, с ветеранской пенсией и огромной выслугой, - Полина Андреевна получает куда как больше любого из них. И делит получаемое только на двоих со своим сыном-алкоголиком. А не на троих-четверых, как обстояло в семьях адъюнктов, чьи жены, имевшие временную прописку, в том, переживавшем депрессию, Питере принимались на работу с большой неохотой.

Ему почему-то было неловко за мелочность и неуклюжую жадность бабы Поли...

После состоявшегося с Полиной Андреевной разговора вопрос "Куда девать пшено и перловку?" перед адъюнктами больше не стоял.

Пять долгих месяцев баба Поля, ко взаимному удовлетворению, оприходывала продовольственные неликвиды. Она даже стала приносить для них свои мешочки, и перестала многословно благодарить своих благодетелей за их "необыкновенную доброту". Процедура отоваривания крупами постепенно приобрела обыденно-рутинных характер.

На шестой месяц выдачу пайков прекратили.

В тыловых верхах сообразили, что снабжать офицерские семьи провизией для обнищавших Вооруженных Сил стало задачей самоубийственной.

Заявившись очередной раз за крупами Полина Андреевна обнаружила их необъяснимое и обидное отсутствие.

- Халява кончилась! – объяснили ей сей прискорбный факт адъюнкты.

Через три дня их, всех четверых, вызвали "на ковер" к заместителю начальника академии по науке. Плотный лысоватый генерал-лейтенант был в ярости.

- Вы, что?! Совсем из ума повыживали? Из адъюнктуры досрочно, без защиты диссертации хотите вылететь?

- Почему ветерана войны обижаем? Кто их вас, охламоны от науки, у бедной старушки ветеранский паек попер?

- Как вообще такое в голову могло придти? У кого рука поднялась?

- Что, закусывать уже нечем? Ну, я вам закушу!!! Мало не покажется!

- Давно кузькину мать не видели? – свирепствовал зам.

В конце концов неодумевавшие адъюнкты сообразили, что Полина Андреевна написала на них телегу из-за отсутствия у неё круп из их же собственного пайка. Они наперебой попытались объясниться. Но не тут-то было.

Негодующий генерал все больше и больше заводился от собственного крика. Он вспотел и побагровел. Попытки же перебить себя воспринял как ещё одно свидетельство наглости и махровой беспринципности стоявших перед ним офицеров.

Когда им, наконец, удалось вставить несколько слов, зам сразу же понял всю ситуацию.

Надо отдать ему должное, соображал заместитель по науке на удивление быстро. Он сначала пораженно застыл, а затем возбужденно забегал по кабинету.

- Ах она старая... Мммм-да!!!

- А я тут... Как последний дурак!

- И ведь не уволишь...

- Не ровен час и на меня завтра что-нибудь напишет!... Еще и неизвестно куда... С её-то фантазией...

- С неё станется, ... – тактично заметили адъюнкты.

18.12.2004